Твоей увядшей красоты
Один свидетель — я.
Бледнеешь ты, уходишь ты
В безвестные края,
Но помню милые черты
На утре бытия.
Дай заглянуть в твои глаза,
В их глубь, в их синь, в их даль!
Когда на них дрожит слеза
И мутен их хрусталь,
И отражает бирюза,
Как облачко, печаль.
Пусть будет так, пусть будет так,
Как хочет горький рок!
Пусть будет ночь, и мгла, и мрак,
Молчанье и упрек,
Но я ль забуду тайный знак
И светлый вод исток?
1
Бродили, считали трупы,
Совали гильзы в карман.
Всё было жутко и тупо,
Вонючий синел туман.
Кого-то вели куда-то,
Охранник его шмонал,
А кто-то из автомата
По крышам ещё шмалял.
И камеры стрекотали,
Как-будто здесь шло кино,
И танки стрелять устали,
Круша за окном окно.
Какие-то люди пили
Бесплатный голландский спирт,
И парня ногами били,
А он уже был убит…
«Вам дурно?» — меня спросили,
И я отвечал с трудом:
«Не первый позор России —
Расстрелянный «Белый Дом».
2
Похожий на районного пижона,
Тая в глазах смятение и страх,
Опившийся, опухший, оглушённый,
Забывший свой обком и свой ГУЛАГ,
В том августе, больном и безобразном,
Услужливо подсаженный на танк,
В бессилье полупьяном, полупраздном
Заранее согласный — «так на так».
Привыкший разрушать и ненавидеть,
Всех продавать,
Всё предавать огню,
Предвидел ли?
Да где ему предвидеть
И Белый Дом, и Грозную Чечню.
