Ты тогда дышал и бредил Кантом.
Я тогда ходила с красным бантом.
Бриллиантов не было и
. . . . . . . . . .
Ели мы горох и чечевицу.
Ты однажды с улицы певицу
— Мокрую и звонкую, как птица —
В дом привел. Обедали втроем.
А потом —. . . как боги —
Говорили о горячем гpoгe
И, дрожа, протягивали ноги
В черную каминную дыру.
Пили воду —. . . попойка! —
Ты сказал: — «Теперь, сестричка, спойте!»
И она запела нам о стойкой
Всаднице и юном короле.
Ты сказал: «Любовь и Дружба — сестры»,
И она надела мне свой пестрый
Мокрый бант — и вспыхнул — красный остров! —
. . . . . . . . . .
Целовались — и играли в кости.
Мы с тобой уснули на помосте
Для углей, — звонкоголосой гостье
Уступив единственный тюфяк.
Поймала пѣтуха голодна кошка въ когти.
И какъ она въ нево уже вонзила ногти,
Старалась правый судъ явить ему она,
Что будто есть ево великая вина.
Ты спать, ево винитъ, хозяевамъ мѣшаешъ,
Пѣтухъ на то: дѣла не право разрѣшаешъ;
Я симъ хозяевамъ своимъ не досажу;
Какъ утромъ я пою, къ работѣ ихъ бужу.
Пускай то такъ, да ты въ любови лицемѣренъ,
И не былъ ни одной любовницѣ ты вѣренъ.
А естьлибъ не искалъ различности я лицъ,
То куры нанесли не много бы яицъ,
И то хоть такъ, сама я ето утвердила;
Однако ужъ тебя я къ смерти осудила.
Напрасно все теперь и прозьба и боязнь;
Я завтрѣкать хочу; прими достойну казнь.
