«Полюбился ландыш белый
Одинокой резеде.
Что зеваешь?» — «Надоело!»
«Где болит?» — «Нигде!»
«Забавлял ее на грядке
Болтовнею красный мак.
Что надулся?» — «Ландыш гадкий!»
«Почему?» — «Да так!»
«Видно счастье в этом маке,
Быть у красного в плену!..
Что смеешься?» — «Волен всякий!»
«Баловник!» — «Да ну?»
«Полюбился он невольно
Одинокой резеде.
Что вздыхаешь?» — «Мама, больно!»
«Где болит?» — «Везде!»
Здесь обманчивых дней мудреней вечера:
Моджахеды попрятались в норы.
Мы с афганским комбатом сидим у костра
И неспешно ведём разговоры.
Вот и горы надели вечерний наряд,
Солнце больше не жжёт и не сушит —
Только всплески огня и потери ребят
Обжигают нам яростно души…
«Погоди, тарджоман», — говорит мне комбат, —
Бередить эту рану не надо.
Где-то там, у душманов, воюет мой брат.
Завтра встречу я, может быть, брата.
Чует сердце, он в эти подался края…
Он, конечно, не прав, только всё же…
Не прощу себе я, если пуля моя
Эту жалкую жизнь уничтожит».
Он сорвался на крик — и внезапно умолк,
Но молчание тут же прервалось:
Кто-то выл вдалеке, как затравленный волк.
Ну а может быть, мне показалось…
Это волчьи законы и волчья родня,
Если брат ополчился на брата!
Разгорался костёр — и подумал вдруг я,
Что война не во всём виновата.
