Слова смолкали на устах,
Мелькал смычок, рыдала скрипка,
И возникала в двух сердцах
Безумно-светлая ошибка.
И взоры жадные слились
В мечте, которой нет названья,
И нитью зыбкою сплелись,
Томясь, и не страшась признанья.
Среди толпы, среди огней
Любовь росла и возрастала,
И скрипка, точно слившись с ней,
Дрожала, пела, и рыдала.
Я ввержен в тьму ночных теней,
Пленен, раздавлен, как плебей!
Меня неправедно судили,
Я оправдаться не сумел
И кляпом лжи мой рот закрыли,
Хоть я не трус, не мягкотел!
Хотел бы знать, что нашептала
Жена на ушко Потифару,
Сколь изощрен был план отмщенья
За верность Богу и царю.
Как дерзко, смело приставала
Она к еврею и рабу!
Слуга я Божий и не смею
Польстить ей похотью своей!
Отца Иакова я помню,
Его заветы мне родней.
Узнав Египет под землей,
Быть может стану я сильней,
Найдя средь крыс, цепей и вшей
Грехом не пойманных друзей?
А может здесь сокрыт мой крик
От смут дворцовых и интриг?
Коль так, темница — это дар,
Сие докажет хлебодар,
В немилость впавший фараона
И от грозы ушедший трона.
С ним заодно стараньем чЕртей
Свобод лишился виночерпий.
Несчастья узы нас сплотили
И целью общей единили —
Взойти наверх, увидеть свет
И пред царем держать ответ.
Сильно желание свободы
От дня ко дню, от года к году.
Одно я знаю — словом Бога
Могу покинуть тьмы чертоги.
Как знать, дойдет ли до него
Мольба раба еврейского?
Моя история горька.
Надежда не обречена.
У голубя есть взмах крыла,
А у историка — пера.
