XXIX

Марья Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился к ней на следующий день. «Вишь, повадился», — подумала она. Он ей сам по себе не очень нравился, да и Паншин, под влиянием которого она находилась, весьма коварно и небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его гостем и не полагала нужным занимать родственника, почти домашнего человека, то и получаса не прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и Шурочка бегали в нескольких шагах от них по цветнику.Лиза был спокойна по обыкновению, но более обыкновенного бледна. Она достала из кармана и протянула Лаврецкому мелко сложенный лист журнала.— Это ужасно! — промолвила она.Лаврецкий ничего не отвечал.— Да, может быть, это еще и неправда, — прибавила Лиза.— Оттого-то я и просил вас не говорить об этом никому.Лиза прошлась немного.— Скажите, — начала она, — вы не огорчены? нисколько?— Я сам не знаю, что я чувствую, — отвечал Лаврецкий.— Но ведь вы ее любили прежде?— Любил.— Очень?— Очень.— И не огорчены ее смертью?— Она не теперь для меня умерла.— Это грешно, что вы говорите… Не сердитесь на меня. Вы меня называете своим другом: друг всё может говорить. Мне, право, даже страшно… Вчера у вас такое нехорошее было лицо… Помните, недавно, как вы жаловались на нее? — а ее уже тогда, может быть, на свете не было. Это страшно. Точно это вам в наказание послано.Лаврецкий горько усмехнулся.— Вы думаете?.. По крайней мере я теперь свободен.Лиза слегка вздрогнула.— Полноте, не говорите так. На что вам ваша свобода? Вам не об этом теперь надо думать, а о прощении…— Я давно ее простил, — перебил Лаврецкий и махнул рукой.— Нет, не то, — возразила Лиза и покраснела. — Вы не так меня поняли. Вы должны позаботиться о том, чтобы вас простили…— Кому меня прощать?— Кому? Богу. Кто же может нас простить, кроме бога?Лаврецкий схватил ее за руку.— Ах, Лизавета Михайловна, поверьте, — воскликнул он, — я и так довольно был наказан. Я уже всё искупил, поверьте.— Это вы не можете знать, — проговорила Лиза вполголоса, — Вы забыли, — еще недавно, вот когда вы со мной говорили, вы не хотели ее прощать.Оба молча прошлись по аллее.— А что же ваша дочь? — спросила вдруг Лиза и остановилась.Лаврецкий встрепенулся.— О, не беспокойтесь! Я уже послал письма во все места. Будущность моей дочери, как вы ее… как вы говорите… обеспечена. Не беспокойтесь.Лиза печально улыбнулась.— Но вы правы, — продолжал Лаврецкий, — что мне делать с моей свободой? На что мне она?— Когда вы получили этот журнал? — промолвила Лиза, не отвечая на его вопрос.— На другой день после вашего посещения.— И неужели… неужели вы даже не заплакали?— Нет. Я был поражен; но откуда было взяться слезам? Плакать о прошедшем — да ведь оно у меня всё выжжено!.. Самый проступок ее не разрушил мое счастие, а доказал мне только, что его вовсе никогда не бывало. О чем же тут было плакать? Впрочем, кто знает? Я, может быть, был бы более огорчен, если б я получил это известие двумя неделями раньше…— Двумя неделями? — возразила Лиза. — Да что ж такое случилось в эти две недели?Лаврецкий ничего не отвечал, а Лиза вдруг покраснела еще пуще прежнего.— Да, да, вы угадали, — подхватил внезапно Лаврецкий, — в течение этих двух недель я узнал, что значит чистая женская душа, и мое прошедшее еще больше от меня отодвинулось.Лиза смутилась и тихонько пошла в цветник к Леночке и Шурочке.— А я доволен тем, что показал вам этот журнал, — говорил Лаврецкий, идя за нею следом, — я уже привык ничего не скрывать от вас и надеюсь, что и вы отплатите мне таким же доверием.— Вы думаете? — промолвила Лиза и остановилась. — В таком случае я бы должна была… Да нет! Это невозможно.— Что такое? Говорите, говорите.— Право, мне кажется, я не должна… А впрочем, — прибавила Лиза и с улыбкой оборотилась к Лаврецкому, — что́ за откровенность вполовину? Знаете ли? я получила сегодня письмо.— От Паншина?— Да, от него… Почему вы знаете?— Он просит вашей руки?— Да, — произнесла Лиза и прямо и серьезно посмотрела Лаврецкому в глаза.Лаврецкий, в свою очередь, серьезно посмотрел на Лизу.— Ну, и что же вы ему отвечали? — проговорил он наконец.— Я не знаю, что отвечать, — возразила Лиза и опустила сложенные руки.— Как? Ведь вы его любите?— Да, он мне нравится; он, кажется, хороший человек.— Вы то же самое и в тех же самых выражениях сказали мне четвертого дня. Я желаю знать, любите ли вы его тем сильным, страстным чувством, которое мы привыкли называть любовью?— Как вы понимаете, — нет.— Вы в него не влюблены?— Нет. Да разве это нужно?— Как?— Маменьке он нравится, — продолжала Лиза, — он добрый; я ничего против него не имею.— Однако вы колеблетесь?— Да… и, может быть, — вы, ваши слова тому причиной. Помните, что вы третьего дня говорили? Но это слабость…— О дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без любви. Не берите на себя такой страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…— Я слушаюсь, я ничего не беру на себя, — произнесла было Лиза…— Слушайтесь вашего сердца; оно одно вам скажет правду, — перебил ее Лаврецкий… — Опыт, рассудок — всё это прах и суета! Не отнимайте у себя лучшего, единственного счастья на земле.— Вы ли это говорите, Федор Иваныч? Вы сами женились по любви — и были ли вы счастливы?Лаврецкий всплеснул руками.— Ах, не говорите обо мне! Вы и понять не можете всего того, что молодой, неискушенный, безобразно воспитанный мальчик может принять за любовь!.. Да и, наконец, к чему клеветать на себя? Я сейчас вам говорил, что я не знал счастья… нет! я был счастлив!— Мне кажется, Федор Иваныч, — произнесла, понизив голос, Лиза (когда она не соглашалась с своим собеседником, она всегда понижала голос; притом она чувствовала большое волнение), — счастье на земле зависит не от нас…— От нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти с испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей жизни. Для иных людей брак по любви может быть несчастьем; но не для вас, с вашим спокойным нравом, с вашей ясной душой! Умоляю вас, не выходите замуж без любви, по чувству долга, отреченья, что ли… Это то же безверие, тот же расчет — и еще худший. Поверьте мне — я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право. И если ваш бог…В это мгновенье Лаврецкий заметил, что Леночка и Шурочка стояли подле Лизы и с немым изумленьем уставились на него. Он выпустил Лизины руки, торопливо проговорил: «Извините меня, пожалуйста», — и направился к дому.— Об одном только прошу я вас, — промолвил он, возвращаясь к Лизе, — не решайтесь тотчас, подождите, подумайте о том, что я вам сказал. Если б даже вы не поверили мне, если б вы решились на брак по рассудку, — и в таком случае не за господина Паншина вам выходить: он не может быть вашим мужем… Не правда ли, вы обещаетесь мне не спешить?Лиза хотела ответить Лаврецкому — и ни слова не вымолвила, не оттого, что она решилась «спешить»; но оттого, что сердце у ней слишком сильно билось и чувство, похожее на страх, захватило дыхание.