XLII

Лиза накануне написала Лаврецкому, чтобы он явился к ним вечером; но он сперва отправился к себе на квартиру. Он не застал дома ни жены, ни дочери; от людей он узнал, что она отправилась с ней к Калитиным. Это известие и поразило его и взбесило. «Видно, Варвара Павловна решилась не давать мне жить», — подумал он с волнением злобы на сердце. Он начал ходить взад и вперед, беспрестанно отталкивая ногами и руками попадавшиеся ему детские игрушки, книжки, разные женские принадлежности; он позвал Жюстину и велел ей убрать весь этот «хлам». «Oui, monsieur» ¹ — сказала она с ужимкой и начала прибирать комнату, грациозно наклоняясь и каждым своим движением давая Лаврецкому чувствовать, что она считает его за необтесанного медведя. С ненавистью смотрел он на ее истасканное, но все еще «пикантное», насмешливое, парижское лицо, на ее белые нарукавнички, шелковый фартук и легкий чепчик. Он услал ее, наконец, и после долгих колебаний (Варвара Павловна всё не возвращалась) решился отправиться к Калитиным, — не к Марье Дмитриевне (он бы ни за что не вошел в ее гостиную, в ту гостиную, где находилась его жена), но к Марфе Тимофеевне; он вспомнил, что задняя лестница с девичьего крыльца вела прямо к ней. Лаврецкий так и сделал. Случай помог ему: он на дворе встретил Шурочку; она провела его к Марфе Тимофеевне. Он застал ее, против ее обыкновения, одну; она сидела в уголку, простоволосая, сгорбленная, с скрещенными на груди руками. Увидев Лаврецкого, старушка очень всполошилась, проворно встала и начала ходить туда и сюда по комнате, как будто отыскивая свой чепец.— А, вот ты, вот, — заговорила она, избегая его взора и суетясь, — ну, здравствуй. Ну, что ж? Что же делать? Где ты был вчера? Ну, она приехала, ну да. Ну, надо уж так… как-нибудь.Лаврецкий опустился на стул.— Ну, садись, садись, — продолжала старушка. — Ты прямо наверх прошел? Ну да, разумеется. Что ж? ты на меня пришел посмотреть? Спасибо.Старушка помолчала; Лаврецкий не знал, что сказать ей; но она его понимала.— Лиза… да, Лиза сейчас здесь была, — продолжала Марфа Тимофеевна, завязывая и развязывая шнурки своего ридикюля. — Она не совсем здорова. Шурочка, где ты? Поди сюда, мать моя, что это ты посидеть не можешь? И у меня голова болит. Должно быть, от эфтого от пенья да от музыки.— От какого пенья, тетушка?— Да как же; тут уж эти как, бишь, они по-вашему, дуэты пошли. И всё по-итальянски: чи-чи да ча-ча, настоящие сороки. Начнут ноты выводить, просто так за душу и тянут. Паншин этот да вот твоя. И как это всё скоро уладилось: уж точно по-родственному, без церемоний. А впрочем, и то сказать: собака — и та пристанища ищет, не пропадать же, благо люди не гонят.— Все-таки, признаюсь, я этого не ожидал, — возразил Лаврецкий, — тут смелость нужна была большая.— Нет, душа моя, это не смелость, это расчет. Да господь с ней! Ты ее, говорят, в Лаврики посылаешь, правда?— Да, я предоставляю это именье Варваре Павловне.— Денег спрашивала?— Пока еще нет.— Ну, это не затянется. А я тебя только теперь разглядела. Здоров ты?— Здоров.— Шурочка, — воскликнула вдруг Марфа Тимофеевна, — поди-ка скажи Лизавете Михайловне — то есть, нет, спроси у ней… ведь она внизу?— Внизу-с.— Ну да; так спроси у ней: куда, мол, она мою книжку дела? Она уж знает.— Слушаю-с.Старушка опять засуетилась, начала раскрывать ящики в комоде. Лаврецкий сидел неподвижно на своем стуле.Вдруг послышались легкие шаги по лестнице — и вошла Лиза.Лаврецкий встал и поклонился; Лиза остановилась у двери.— Лиза, Лизочка, — хлопотливо заговорила Марфа Тимофеевна, — куда ты мою книжку, книжку куда положила?— Какую книжку, тетенька?— Да книжку, боже мой! Я тебя, впрочем, не звала… Ну, всё равно. Что вы там внизу делаете? Вот и Федор Иваныч приехал. Что твоя голова?— Ничего.— Ты всё говоришь: ничего. Что у вас там внизу, опять музыка?— Нет — в карты играют.— Да, ведь она на все руки. Шурочка, я вижу, тебе по саду бегать хочется. Ступай.— Да нет, Марфа Тимофеевна…— Не рассуждай, пожалуйста, ступай. Настасья Карповна в сад пошла одна: ты с ней побудь. Уважь старуху, — Шурочка вышла. — Да где ж это мой чепец? Куда это он делся, право?— Позвольте, я поищу, — промолвила Лиза.— Сиди, сиди; у меня самой ноги еще не отвалились. Должно быть, он у меня там в спальне.И, бросив исподлобья взор на Лаврецкого, Марфа Тимофеевна удалилась. Она оставила было дверь отворенной, но вдруг вернулась к ней и заперла ее.Лиза прислонилась к спинке кресла и тихо занесла себе руки на лицо; Лаврецкий остался, где был.— Вот как мы должны были увидеться, — проговорил он наконец.Лиза приняла руки от лица.— Да, — сказала она глухо, — мы скоро были наказаны.— Наказаны, — проговорил Лаврецкий. — За что же вы-то наказаны?Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали; они казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы тоже побледнели.Сердце в Лаврецком дрогнуло от жалости и любви.— Вы мне написали: всё кончено, — прошептал он, — да, всё кончено — прежде чем началось.— Это всё надо забыть, — проговорила Лиза, — я рада, что вы пришли; я хотела вам написать, но этак лучше. Только надо скорее пользоваться этими минутами. Нам обоим остается исполнить наш долг. Вы, Федор Иваныч, должны примириться с вашей женой.— Лиза!— Я вас прошу об этом; этим одним можно загладить… всё, что было. Вы подумаете — и не откажете мне.— Лиза, ради бога, вы требуете невозможного. Я готов сделать всё, что вы прикажете; но теперь примириться с нею!.. Я согласен на всё, я всё забыл; но не могу же я заставить свое сердце… Помилуйте, это жестоко!— Я не требую от вас… того, что вы говорите; не живите с ней, если вы не можете; но примиритесь, — возразила Лиза и снова занесла руку на глаза. — Вспомните вашу дочку; сделайте это для меня.— Хорошо, — проговорил сквозь зубы Лаврецкий, — это я сделаю, положим; этим я исполню свой долг. Ну, а вы — в чем же ваш долг состоит?— Про это я знаю.Лаврецкий вдруг встрепенулся.— Уж не собираетесь ли вы выйти за Паншина? — спросил он.Лиза чуть заметно улыбнулась.— О нет! — промолвила она.— Ах, Лиза, Лиза! — воскликнул Лаврецкий, — как бы мы могли быть счастливы!Лиза опять взглянула на него.— Теперь вы сами видите, Федор Иваныч, что счастье зависит не от нас, а от бога.— Да, потому что вы…Дверь из соседней комнаты быстро растворилась, и Марфа Тимофеевна вошла с чепцом в руке.— Насилу нашла, — сказала она, становясь между Лаврецким и Лизой. — Сама его заложила. Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость не лучше. Что, ты сам с женой в Лаврики поедешь? — прибавила она, оборотясь к Федору Иванычу.— С нею в Лаврики? я? Не знаю, — промолвил он, погодя немного.— Ты вниз не сойдешь?— Сегодня — нет.— Ну, хорошо, как знаешь; а тебе, Лиза, я думаю, надо бы вниз пойти. Ах, батюшки-светы, я и забыла снегирю корму насыпать. Да вот постойте, я сейчас…И Марфа Тимофеевна выбежала, не надев чепца.Лаврецкий быстро подошел к Лизе.— Лиза, — начал он умоляющим голосом, — мы расстаемся навсегда, сердце мое разрывается, — дайте мне вашу руку на прощание.Лиза подняла голову. Ее усталый, почти погасший взор остановился на нем…— Нет, — промолвила она и отвела назад уже протянутую руку, — нет, Лаврецкий (она в первый раз так его называла), не дам я вам моей руки. К чему? Отойдите, прошу вас. Вы знаете, я вас люблю… да, я люблю вас, — прибавила она с усилием, — но нет… нет.И она поднесла платок к своим губам.— Дайте мне по крайней мере этот платок.Дверь скрыпнула… Платок скользнул по коленям Лизы. Лаврецкий подхватил его, прежде чем он успел упасть на пол, быстро сунул его в боковой карман и, обернувшись, встретился глазами с Марфой Тимофеевной.— Лизочка, мне кажется, тебя мать зовет, — промолвила старушка.Лиза тотчас встала и ушла.Марфа Тимофеевна опять села в свой уголок. Лаврецкий начал прощаться с нею.— Федя, — сказала она вдруг.— Что, тетушка?— Ты честный человек?— Как?— Я спрашиваю тебя: честный ли ты человек?— Надеюсь, да.— Гм. А дай мне честное слово, что ты честный человек.— Извольте. Но к чему это?— Уж я знаю, к чему. Да и ты, мой кормилец, коли подумаешь хорошенько, ведь ты не глуп, сам поймешь, к чему я это у тебя спрашиваю. А теперь прощай, батюшка. Спасибо, что навестил; а слово сказанное помни, Федя, да поцелуй меня. Ох, душа моя, тяжело тебе, знаю; да ведь и всем не легко. Уж на что я, бывало, завидовала мухам: вот, думала я, кому хорошо на свете пожить; да услыхала раз ночью, как муха у паука в лапках ноет, — нет, думаю, и на них есть гроза. Что делать, Федя; а слово свое все-таки помни. Ступай.Лаврецкий вышел с заднего крыльца и уже приближался к воротам… Его нагнал лакей.— Марья Дмитриевна приказали просить вас к ней пожаловать, — доложил он Лаврецкому.— Скажи, братец, что я не могу теперь… — начал было Федор Иваныч.— Приказали очинно просить, — продолжал лакей, — приказали сказать, что они одни.— А разве гости уехали? — спросил Лаврецкий.— Точно так-с, — возразил лакей и осклабился.Лаврецкий пожал плечами и отправился вслед за ним.

---