Е.К.
Я выпил газированной воды
под башней Белорусского вокзала
и оглянулся, думая, куды
отсюда бросить кости.
Вылезала
из-за домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
сквозь турникеты масса естества,
как черный фарш из мясорубки, перла.
Чугунного Максимыча спина
маячила, жужжало мото-вело,
неслись такси, грузинская шпана,
вцепившись в розы, бешено ревела.
Из-за угла несло нашатырем,
Лаврентием и средствами от зуда.
И я был чужд себе и четырем
возможным направлениям отсюда.
Красавица уехала.
Ни слез,
ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колес,
пригодных лишь к движению по кругу.
На пятачке ещё свободно,
и праздным взглядом
смотреть отрадно и дремотно
на море рядом.
Там солнце медленно садится,
и от литфонда
волна безвольная искрится
до горизонта.
И чайка реет и ныряет,
и вечер ясен,
и лёгкий ветерок гуляет
среди балясин.
И Рюрик шкиперской бородкой
трясёт над палкой,
любуясь худенькой и кроткой
провинциалкой.
А рядом Миша по аллеям
бубнит и бродит
и, дирижируя хореем,
рукою водит
там, где, сливаясь воедино,
ликуя, вьются
цветы сирени и жасмина
и в сердце льются.
И только где-то за шанхаем
томленье мая
недолгим оглашает лаем
сторожевая.
Ещё не мучит шум досадный
и дым мангальный;
и ты глядишь в простор отрадный
на профиль дальний.
