Дом тучами придавлен до земли,
охлестнут, как удавкою, дорогой,
сливающейся с облаком вдали,
пустой, без червоточины двуногой.
И ветер, ухватившись за концы,
бушует в наступлении весеннем,
испуганному блеянью овцы
внимая с нескрываемым весельем.
И во’роны кричат, как упыри,
сочувствуя и радуясь невзгоде
двуногого, но все-таки внутри
никто не говорит о непогоде.
Уж в том у обитателя залог
с упреком не обрушиться на Бога,
что некому вступать тут в диалог
и спятить не успел для монолога.
Стихи его то глуше, то звончей,
то с карканьем сливаются вороньим.
Так рощу разрезающий ручей
бормочет все сильней о постороннем.
В каком-то возрасте теряют люди стиль,
Тот юношеский стиль, что кончен, отжил.
Как твердой стали требуется отжиг,
Так им размякнуть надо для того,
Чтоб на основе тела своего,
Что постарело или повзрослело,
Опять найти походку, голос, жест…
Солдат! Ты сед. Все тяжелей на марше,
Так выбрось этот пресловутый жезл!
Ведь по своей природе ты не маршал.
Ты славный малый, вовсе не дурак.
Другим плевать, а для меня и так
Всегда ты будешь в самом высшем чине.
Любовь к игрушкам не к лицу мужчине!
Так выбрось все ненужное, чудак.
Тем более, что нам ведь по пути.
Одна у нас с тобой стезя прямая:
Все зачеркнуть и вновь себя найти,
С надеждой новой возраст принимая!
