Среди сосновых игол
в завьюженном логу
стоит эвенкский идол,
уставившись в тайгу.
Прикрыв надменно веки,
смотрел он до поры,
как робкие эвенки
несли ему дары.
Несли унты и малицы,
несли и мед и мех,
считая, что он молится
и думает за всех.
В уверенности темной,
что он их всех поймет,
оленьей кровью теплой
намазывали рот.
А что он мог, обманный
божишка небольшой,
с жестокой, деревянной,
источенной душой?
Глядит сейчас сквозь ветви,
покинуто, мертво.
Ему никто не верит,
не молится никто.
Но чудится мне: ночью
в своем логу глухом
он зажигает очи,
обсаженные мхом.
И, вслушиваясь в гулы,
пургою заметен,
облизывает губы
и крови хочет он..
Зоосады столиц,
заповедники прерий…
Это факт,
что всё ж вымирают звери.
Не помогают клыки и жало,
битьё поклонов за сахар и сало,
страх перед сильным,
защитный запах,
и мимикрия,
и когти на лапах,
и плодовитость,
и обтекаемость…
Истина —
высшая приспособляемость!
Вот почему
эти хитрые звери,
вот почему
эти разные твари
неумолимо
гибнут в борьбе
с тем существом,
что клыков не имеет,
от страха окраску менять не умеет,
не поддаётся совсем дрессировке,
собой остаётся
в любой обстановке…
Утром февральским
в сентябрьском пальтишке
работать идёт:
иллюстрировать книжки,
оперировать сердце,
реставрировать мебель
и спорить,
что не ошибался Мендель.
Этот сайт использует cookie для хранения данных. Продолжая использовать сайт, Вы даете свое согласие на работу с этими файлами. Политика конфиденциальности: https://lit-ra.su/politika-konfidentsialnosti/
