О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Убийства продолжаются, каждый миг
Движутся по генетической цепи боль и несчастье,
Несправедливость творится сознательно, ветер
Несет прах увядших надежд, и все же,
Дыша этими испарениями на запруженных людьми тротуарах,
Среди искалеченных жизней, бесноватых отбойных молотков,
Автомобильных стоянок, режущих глаза
Под майским солнцем,—
я увидела
Не вокруг, а внутри
Тусклого горя, раздробленного мужества и уродливых
Бетонных фасадов, другое горе, сияние, похожее
На блеск розы, на приют милосердия,
И услышала не вокруг, а внутри шума,
Напев, который плавно перешел в спокойную улыбку.
Ничто не изменилось, только все предстало иначе:
Не то, чтобы не стало ужаса, не продолжались убийства,
Не то, чтобы я подумала, что больше
не будет отчаяния,—
Но некая прозрачность открыла мне некую
Благословенную непохожесть, которая и была блаженством.
Так сквозь уличную пыль я увидела
Рай.
