Жилось мне весело и шибко.
Ты шел в заснеженном плаще,
и вдруг зеленый ветер шипра
вздымал косынку на плече.
А был ты мне ни друг, ни недруг.
Но вот бревно. Под ним река.
В реке, в ее ноябрьских недрах,
займется пламенем рука.
«А глубоко?» — «Попробуй смеряй! —
Смеюсь, зубами лист беру
И говорю: — Ты парень смелый,
Пройдись по этому бревну».
Ого — тревоги выраженье
в твоей руке. Дрожит рука.
Ресниц густое ворошенье
над замиранием зрачка.
А я иду (сначала боком),-
о, поскорей бы, поскорей!-
над темным холодом, над бойким
озябшим ходом пескарей,
А ты проходишь по перрону,
закрыв лицо воротником,
и тлеющую папиросу
в снегу кончаешь каблуком.
Я видел труп ее безгласный!..
Я на темневшие черты —
Следы минувшей красоты —
Смотрел и долго и напрасно!
А с поля говор долетал,
Народ толпился в длинной зале,
Дьячок, крестясь, псалтырь читал,
У гроба женщины рыдали,
И, с бледным отблеском свечи
В окне сливаясь незаметно,
Кругом вечерние лучи
Ложились мягко и приветно.
И я, смущенный, в сад пошел…
(Тоска и страх меня томили.)
Но сад всё так же мирно цвел,
Густые липы те же были,
Всё так же синего пруда
Струи блестели в синей дали,
Всё так же птицы иногда
Над темной рощей распевали.
И ветер, тихо пролетев,
Скользил по елям заостренным,
Звенящий иволги напев
Сливая с плачем отдаленным.
