Покорно мне воображенье
В изображеньи серых глаз.
В моем тверском уединеньи
Я горько вспоминаю Вас.
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
Случилось, как хотели Вы,
Вы, приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет Вам,
Кто стать звенящими поможет
Еще не сказанным словам?
Вы прислали с субреткою мне вчера кризантэмы —
Бледновато-фиалковые, бледновато-фиалковые…
Их головки закудрились, ароматом наталкивая
Властелина Миррэлии на кудрявые темы…
Я имею намеренье Вам сказать в интродукции,
Что цветы мне напомнили о тропическом солнце,
О спеленатых женщинах, о янтарном румянце.
Но японец аляповат для моей репродукции.
А потом мне припомнился — ах, не смейтесь! — констрактор,
И боа мне понравилось из маркизных головок…
Вы меня понимаете? Я сегодня неловок…
О, в поэзах изысканных я строжайший редактор!
Не имею намеренья, — в этот раз я намерен, —
Вас одеть фиолетово, фиолетово-бархатно.
И — прошу Вас утонченно! — прибегите Вы в парк одна,
У ольхового домика тихо стукните в двери.
Как боа кризантэмное бледно-бледно фиалково!
Им Вы крепко затянете мне певучее горло…
А наутро восторженно всем поведает Пулково,
Что открыли ученые в небе новые перлы…
