К твоим, царица, я ногам
Несу и радость и печали,
Мечты, что сердце волновали,
Веселье с грустью пополам.
Припомни день, когда ты, долу
Склонясь задумчивой главой,
Внимала русскому глаголу
Своею русскою душой;
Я мыслил, песни те слагая:
Они неведомо замрут —
Но ты дала им, о благая,
Свою защиту и приют.
Встречай же в солнце и в лазури,
Царица, радостные дни,
И нас, певцов, в годину бури
В своих молитвах помяни!
Белой, пьяной от мёда пчелою жужжишь у меня в душе
и изгибаешься в плавных спиралях дыма.
Я — само отчаянье, как слово без ушей,
всё потерявший на свете, и всё имевший уже.
Последний мой кнехт, по тебе хрустит моя последняя тревога.
Ты — последняя роза, в моей пустыне хранимая.
Ах, молчаливая!
Закрой свои очи глубокие. Ночь в них порхает.
Обнажи своё тело, как скульптура пугливая.
В глубине этих глаз — расплавление ночи.
Свежие руки цветов, и лоно как роза красивая.
На двух белых улиток похожа грудь твоя очень.
И вернулась заснуть в животе твоём тёмная бабочка ночи.
Ах, молчаливая!
Вот одиночество моё, в котором ты отсутствуешь:
Дождь. Ветер морской гонит чаек заблудших.
Вода босиком наступает по улицам в лужах.
Листья на дереве, словно больные, ворчливые.
Белая пчёлка, даже отсутствуя, жужжишь у меня в душе.
Вновь живёшь во времени, стройная и молчаливая.
Ах, молчаливая!
