На дне моей жизни,
на самом донышке
Захочется мне
посидеть на солнышке,
На теплом пенушке.
И чтобы листва
красовалась палая
В наклонных лучах
недалекого вечера.
И пусть оно так,
что морока немалая —
Твой век целиком,
да об этом уж нечего.
Я думу свою
без помехи подслушаю,
Черту подведу
стариковскою палочкой:
Нет, все-таки нет,
ничего, что по случаю
Я здесь побывал
и отметился галочкой.
Как внутренность животного на бойне,
Раскинулся базар передо мной.
Как будто Гойя реял над толпой —
Один другого гаже и спокойней,
Одна невыносимее другой.
Здесь не пороки и не преступленья,
Здесь только человеческая м…ь,
Здесь жалкое, щемящее томленье,
Веками несмываемая грязь.
Мельканье рук. Консервы, свечи, мыло,
Изжёванные юбки и носки.
Не раз, не два всё это было, было
В анналах человеческой тоски.
Утюг, кофейник, ржавый лист железный,
Цепочка, шарф, бинокль полевой…
Душевную ты не засыплешь бездну
Ни горечью, ни рухлядью людской.
Полоски лбов бессмысленных и узких,
И щёлки глаз бесцветных, как стекло.
Штаны, ботинки, абажуры, блузки —
Зачем меня сюда приволокло?
Оттиснутая в сторону торговка,
Обмёрзшая, хрипит до дурноты,
Амура севрского держа неловко.
Вот выставка — без плутни и уловки
Живых уродств и мёртвой красоты.
О, неужели этот голос грубый
Звенел когда-то, жар будя в крови,
И эти перекошенные губы
Когда-нибудь шептали о любви?!
