Плѣникъ духъ возмущенный и отдавъ любви подъ власть,
Пастухъ воспламененный во свою влечетъ мя страсть,
Жаръ любовный отверзаетъ всѣ пути ево ему,
Только сердце не дерзаетъ для упорствъ моихъ къ тому;
Когда хоть не спѣсиво принимаю я ево
Онъ такъ же торопливо не возможетъ ничево;
Все боится и трепещетъ возвращая прежню спѣсь,
А она опять отмѣщеть учиненный жаръ мой весь.
Онъ нѣкогда къ забавѣ по проворняе пришелъ,
Уже коснулся славы и вѣнца любовныхь дѣлъ,
Для чего чрезъ робость многу смельствъ еще не предпріялъ,
Ужъ разсудокъ мой дорогу въ роскошь къ щастію даваль.
Я не сплю. Заревели бураны
С неизвестной забытой поры,
А цветные шатры Тамерлана
Там, в степях…
И костры, костры.
Возвратиться б монгольской царицей
В глубину пролетевших веков.
Привязала б к хвосту кобылицы
Я любимых своих и врагов.
Поразила бы местью дикарской
Я тебя, завоеванный мир,
Побежденным в шатре своем царском
Я устроила б варварский пир.
А потом бы в одном из сражений,
Из неслыханных оргийных сеч
В неизбежный момент пораженья
Я упала б на собственный меч.
Что, скажите, мне в этом толку,
Что я женщина и поэт?
Я взираю тоскующим волком
В глубину пролетевших лет.
И сгораю от жадности странной
И от странной, от дикой тоски.
А шатры и костры Тамерлана
От меня далеки, далеки.
