Мне бой знаком — люблю я звук мечей:
От первых лет поклонник бранной славы,
Люблю войны кровавые забавы,
И смерти мысль мила душе моей.
Во цвете лет свободы верный воин,
Перед собой кто смерти не видал,
Тот полного веселья не вкушал
И милых жен лобзаний не достоин.
В саду Гефсиманском стоял Он один,
Предсмертною мукой томимый.
Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой
Молился страдающий Сын.
«Когда то возможно,
Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,
Однако да сбудется воля Твоя…»
И шел Он к апостолам с думой тревожной,
Но, скованы тяжкой дремой,
Апостолы спали под тенью оливы,
И тихо сказал Он им: «Как не могли вы
Единого часа побдети со Мной?
Молитесь! Плоть немощна ваша!..»
И шел Он молиться опять:
«Но если не может Меня миновать —
Не пить чтоб ее — эта чаша,
Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!» И вновь
Объял Его ужас смертельный,
И пот Его падал на землю как кровь,
И ждал Он в тоске беспредельной.
И снова к апостолам Он подходил,
Но спали апостолы сном непробудным,
И те же слова Он Отцу говорил,
И пал на лицо, и скорбел, и тужил,
Смущаясь в борении трудном!..
О, если б я мог
В саду Гефсиманском явиться с мольбами,
И видеть следы от Божественных ног,
И жгучими плакать слезами!
О, если б я мог
Упасть на холодный песок
И землю лобзать ту святую,
Где так одиноко страдала любовь,
Где пот от лица Его падал как кровь,
Где чашу Он ждал роковую!
О, если б в ту ночь кто-нибудь,
В ту страшную ночь искупленья,
Страдальцу в изнывшую грудь
Влил слово одно утешенья!
Но было все тихо во мраке ночном,
Но спали апостолы тягостным сном,
Забыв, что грозит им невзгода;
И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,
Влекомы Иудой, входили тайком
Несметные сонмы народа!
