Мальчишка Фебу гимн поднес.
«Охота есть, да мало мозгу.
А сколько лет ему, вопрос?» —
«Пятнадцать».— «Только-то? Эй, розгу!»
За сим принес семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций,
И Фебу вслух прочел Гораций,
Кусая губы, первый лист.
Отяжелев, как от дурмана,
Сердито Феб его прервал
И тотчас взрослого болвана
Поставить в палки приказал.
Эпиграмма на Н. И. Надеждина.
Забытый случай, дальний-дальний,
Мерцает в прошлом, как свеча…
В холодном БУРе на Центральном
Мы удавили стукача.
Нас было в камере двенадцать.
Он был тринадцатым, подлец.
По части всяких провокаций
Еще на воле был он спец.
Он нас закладывал с уменьем,
Он был «наседкой» среди нас.
Но вот пришел конец терпенью,
Пробил его последний час.
Его, притиснутого к нарам,
Хвостом начавшего крутить,
Любой из нас одним ударом
Досрочно мог освободить.
Но чтоб никто не смел сознаться,
Когда допрашивать начнут,
Его душили все двенадцать,
Тянули с двух сторон за жгут…
Нас «кум» допрашивал подробно,
Морил в «кондее» сколько мог,
Нас били бешено и злобно,
Но мы твердили:
«Сам подох…»
И хоть отметки роковые
На шее видел мал и стар,
Врач записал:
«Гипертония»,-
В его последний формуляр.
И на погосте, под забором,
Где не росла трава с тех пор,
Он был земельным прокурором
Навечно принят под надзор…
Промчались годы, словно выстрел…
И в память тех далеких дней
Двенадцатая часть убийства
Лежит на совести моей.
