Странных и новых ищу на страницах
Старых испытанных книг,
Грежу о белых исчезнувших птицах,
Чую оторванный миг.
Жизнью шумящей нестройно взволнован,
Шепотом, криком смущен,
Белой мечтой неподвижно прикован
К берегу поздних времен.
Белая Ты, в глубинах несмутима,
В жизни — строга и гневна.
Тайно тревожна и тайно любима,
Дева, Заря, Купина.
Блекнут ланиты у дев златокудрых,
Зори не вечны, как сны.
Терны венчают смиренных и мудрых
Белым огнем Купины.
Глушат водку небеса
тишина убить старается
нализавшись на глазах
солнце пьяно поднимается.
От такой тоски виски
по подвалам не белеют
дети пьяные в куски
по асфальту мелом мелят.
Море черных дней твоих
подоконник разговора
где бутылка на двоих
мажет шулера и вора.
И не веруя богам,
что осунулись по ветру
рюмки с рыбкой по бокам
ставят памятник поэту.
До чего же день дурной
даже тень его пошатывает,
то, что нам допить дано
я плесну в лицо глашатому.
Всех колец металлолом
отнесу в ломбард — лампады,
и вернусь к тебе с трудом,
как могильная лопата.
Гробит сорок сороков
тишину тоски солдатской
не обсохло молоко
на губах москвы кабацкой.
Знаменитой тенью я
скоро скоро успокоюсь.
Здравствуй, милая мо я,
помолюсь, потом умоюсь.
Неужели любит грусть
лишь гранит, да белый мрамор.
Если только не сопьюсь,
черным соколом взовьюсь
