Озарен таинственной улыбкой
Проводил он дни земли.
Шел на берег — и на глади зыбкой
Льдистый призрак виделся вдали.
Открывались красные ворота
На другом, на другом берегу.
И там — прекрасное что-то,
Казалось, пело в лугу.
Озарен таинственной улыбкой,
Последние проводил он дни —
Не в дневной надежде зыбкой,
Не в ночной приветной тени.
Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы уже
Выпивали на каждого граммов двести, —
Костя, Оленька, Бритиш, и вы вдвоём.
Если он играл, скажем, на тринадцатом этаже —
То было слышно уже в подъезде,
Причем не его даже, а твоём.
Что-то есть в этих мальчиках с хриплыми голосами,
дрянными басами
да глянцевитыми волосами, —
Такие приходят сами, уходят сами,
В промежутке делаются твоей
Самой большой любовью за всю историю наблюдений.
Лето по миллиметру, как муравей,
Сдает границы своих владений.
А он, значит, конкистадурень, так жизнерадостен и рисков,
Что то ни посмотрит — сразу благоговейно
Режет медиаторы из своих недействительных пропусков,
И зубы всегда лиловые от портвейна.
Излученье от вас такое — любой монитор рябит.
Прохожий губу кусает, рукавчики теребит.
Молодой Ник Кейв, юный распиздяистый Санта Клаус, —
«Знать, труба позвала нас, судьба свела нас,
Как хороший диджей, бит в бит».
И поете вы, словно дикторы внеземных теленовостей,
Которых земляне слушают, рты раззявив.
Когда осенью он исчезнет, ты станешь сквотом: полно гостей,
Но — совсем никаких хозяев.
