Они живут под серой тучей.
Я им чужда и не нужна.
Они не вспомнят тех созвучий,
Которым я научена.
Я всё молчу и всё тоскую.
Слова их бледны и темны.
Я вспоминаю голубую
Лазурь родимой стороны.
Как странно им на все вопросы
Встречать молчанье и вопрос!
Но им приятно гладить косы
Моих распущенных волос.
Их удивленье не обидно,
Но в предвечерние часы
Мне иногда бывает стыдно
Моей распущенной косы.
Навага с красными боками,
Картофель с мерзлым огурцом,
Блюда с холодными сигами,
Подносы с курным пирогом.
Мои движенья и поступки
Степенны были
И мудры:
Из романтической из трубки
Шли дыма белые шары.
Пусть самый младший из бригады —
В гостях я всем носы утёр:
С красавицей уселся рядом,
Заправский будто ухажёр.
Я предлагал ей хрен и редьку,
Густой наливки наливал…
Куда-то мимо табуретки
Я сел
И с грохотом упал!
Захохотали лесорубы,
Раскрыв, наперченные рты,
Захохотали плечи, зубы,
Крутые груди, животы.
И мельхиоровую ложку,
В могучий ухватив кулак,
Собрав багровый лоб гармошкой,
Матёрый хохотал рыбак.
А рядом
Шкипер узкоскулый,
Столовый нож в руке держа,
Откинувшись на спинку стула,
В беззвучном хохоте дрожал…
Поднялся с пола я спокойно,
Хоть от стыда горел огнём.
И трубка яблонего корня
Валялась где-то под столом.
Но прежде чем опять садиться, —
По табуретке постучал,
Взглянул в хохочущие лица
И громче всех
Захохотал!
