Что с тобой — не знаю и не скрою —
Ты больна прозрачной белизной.
Милый друг, узнаешь, что с тобою,
Ты узнаешь будущей весной.
Ты поймешь, когда в подушках лежа,
Ты не сможешь запрокинуть рук.
И тогда сойдет к тебе на ложе
Непрерывный, заунывный звук.
Тень лампадки вздрогнет и встревожит,
Кто-то, отделившись от стены,
Подойдет — медленно положит
Нежный саван снежной белизны.
Бросила жена? Ее
Бросил сам? Сменил жилье?
…Гладили вдвоем белье
С ним в стекляшке.
Он балдел — заметил я —
От шумевшего бабья
И от вороха белья
И от глажки.
А по виду был ходок.
Но совсем не холодок —
То ли страх, то ли упрек
Был во взгляде.
Может, чудилось ему:
Я, старик, его пойму.
Объяснить мне, что к чему,
Будет кстати.
На подобный разговор
Я его бы расколол.
Прежде был и спор и скор
На знакомства:
Две рюмахи или три
Пропустили — говори.
Но теперь скребет внутри
Скорбь изгойства.
Несуразная судьба —
Эмиграция в себя,
Словно начисто тебя
Съела фронда.
Вроде ты живой и весь
И душой и телом здесь,
А сдается, что исчез
С горизонта.
Потому теперь и впредь
Не к чему ломать комедь.
И не стал я пить с ним — ведь
Мы б не спелись.
После полусотни грамм
Он, запуган и упрям,
Выдохнул бы: «Пшел к ерам,
Отщепенец…»
Так что про житье-бытье
Мы молчали, а белье
Расстилали, как бабье,
На гладилке.
Потому и обошлось
Без мужских горючих слез,
Без сочувствий, без угроз,
Без бутылки.
