Будет день, словно миг веселья.
Мы забудем все имена.
Ты сама придешь в мою келью
И разбудишь меня от сна.
По лицу, объятому дрожью,
Угадаешь думы мои.
Но всё прежнее станет ложью,
Чуть займутся Лучи Твои.
Как тогда, с безгласной улыбкой
Ты прочтешь на моем челе
О любви неверной и зыбкой,
О любви, что цвела на земле.
Но тогда — величавей и краше,
Без сомнений и дум приму.
И до дна исчерпаю чашу,
Сопричастный Дню Твоему.
Я говорю вам
мягко, словно отец прощаясь с умершим ребенком,
сурово, как человек в кандалах,
лишенный насущной свободы.
На земле
шестнадцать миллионов
выбраны за свои белые зубы,
острый взгляд, крепкие бедра,
молодую, горячую кровь.
И красный сок течет по зеленой траве,
и земля набухает от красного сока,
и шестнадцать миллионов убивают… убивают… убивают.
Мне ни ночью, ни днем от них нет покоя
Они стучатся в мой мозг, напоминая,
они давят на сердце, и я отзываюсь
на их быт, семью, утехи и грезы.
Просыпаясь ночью, я вдыхаю запах окопов,
слышу неясный шорох уснувших в траншеях,
шестнадцать миллионов спящих и стоящих на-страже во тьме.
Иные из них давно отдыхают, и навсегда,
другие скоро споткнутся, чтобы тоже уснуть навсегда,
увлекаемые лавиной, крушащей весь мир,
хмелея, опохмеляясь,… в бесконечном надрыве…
на тяжкой работе убийцы.
