В молодые тоже годы
Знал я тяжкие невзгоды,
Как пылал не раз.
Но дровам цена безмерна,
И огонь потухнет, верно,
Ma foi! и в добрый час.
Вспомни это, друг прекрасный,
Устыдись слезы напрасной
И нелепого огня.
Если жизнь ты сохранила,
То забудь, что ты любила,
Ma foi! обняв меня.
И если Богу нужны гимнасты — он точно выберет нас с тобой, таких крикливых и голенастых, и вечно ржущих наперебой, таких совсем сотворенных наспех, на спор, придуманных на слабо.
Не тех, кто пьет здесь Мартини Бьянко и кормит розовых поросят, а нас, спокойно сопяпщх в ямке от силы метр на пятьдесят, таких, что режет в глазах — так ярко, штанами по ветру парусят лисят, зубастых смешных крысят.
И если Богу нужны артисты, танцоры, клоуны и шуты, паяцы в шапочках золотистых, то это, ясно же, я и ты. Как брызги чьей-то неловкой кисти на приготовленные холсты, напортить, прыгнуть и укатиться, пока художник ушел в кусты. Обнять, смеяться до немота.
Не тех, что смотрит с тоской мадоньей сквозь непроглядные облака, а нас — ведь нас не сыскать бездомней, больней, безвыходней и бездонней, мы спим на теплых его руках. Мы знаем запах его ладоней — Польши, пота и молока. Мы не покинем его пока.
Бери нас, Боже, скорее, ну же, бери в гимнасты, в щуты бери. Тебе же вряд ли совсем не нужен огонь, живущий у нас внутри, хоть на секундочку посмотри.
Господь молчит, я хочу купаться, вокруг прозрачно и горячо. Смешно и сладко немеют пальцы, когда ты тычешься мне в плечо.
Господь поймал нас еще мальками и каждый миг разделил на два. Вода шумит, огибая камни, шуршит нече-санная трава. И пахнет солнцем и васильками твоя пушистая голова.
