Прекрасная, она стояла тихо,
Младенец-брат при ней был тоже тих,
Она слова молитв ему шептала,
Она была прекрасна в этот миг.
И так прекрасен был при ней младенец
Кудрявый, с верой в голубых глазах,
И сколько в знаменьи креста его смиренья,
Как чудно-много детского в мольбах!
Со мною рядом тут же допотопный
И умный франт, незримый для людей, —
Хотя б из дружбы придал он сарказму
Бесчувственной иронии своей.
На занятия бегала
мимо афиш и скворешен.
В пионеры вступала,
на горло мотая кумач!
…Я очнулась одна.
Вероятно, мой вид безутешен
Предлагаю не плакать
и бедные силы напрячь.
…Начинается осень —
сухая, холодная, злая.
Истощилась надежда.
Отчаялся разум и дух.
Но, чужого ребенка
на истинный путь наставляя,
Эту страшную сказку
ему не рассказывай вслух, —
Потому что нельзя
упастись от вины и погони,
Потому что он сам подрастет,
чтоб, себя позабыв,
Захлебнуться тоской,
закурить в некурящем вагоне
И свое жизнелюбие
возненавидеть как миф…
Здесь свобода спилась,
здесь грешат и ответствуют хором,
А прямую натуру
обычно встречают в тычки…
Здесь любимая родина
смотрит невидящим взором,
Поправляя рукою
в железной оправе очки.
А чего мне хватает,
так это кладбищенской хвои!
О простор ненаглядный,
родной и оплаканный весь…
Невозможно отторгнут ь
проклятое это, живое,
Это древнее, горькое,
неповторимое здесь.
